Джеймс Мик · Каждое поле, каждый двор: Возвращение в Киев · LRB 10 августа 2023 г.

На улице, где я остановился в Киеве, среди кариатид, доходных домов XIX века и бохо-баров возле Золотых ворот был труп. Это был приятный июньский день, теплый, свежий и безоблачный, и большинство живущих были одеты в яркую летнюю одежду. Медработники накрыли мертвеца темно-серым пластиковым мешком для мусора, разрезанным по шву в виде прямоугольника, но его длины оказалось недостаточно. Его костлявые босые ноги торчали наружу, а носки были дырявыми. Мимо прошли три девочки-подростка, и я мог видеть, как тело пробегало сквозь них, от одной к другой: шок, любопытство и смех, смущенное волнение. Возможно, облегчение от того, что смерть не имела очевидной связи с войной. Отсутствие пятен крови, обломков, шрапнели и разбитого стекла казалось странным. И, возможно, облегчение от того, что это был кто-то другой, вызывающий трепет триумфа в ваших рабочих конечностях и сердцебиении. Сцена представляла собой инсценировку мира по отношению к Украине: нам не все равно, это трагедия, мы пришлем что-нибудь, но у нас есть своя собственная жизнь. Это также было своего рода актом Киева по отношению к войне. Город предан, возмущен, дерзок и в отношении украинских войск, сражающихся на фронте, гложет чувство вины. Одним из аспектов этого неповиновения и источником вины является отказ отказаться от комфорта и удовольствия. По словам киевского психотерапевта Татьяны Ли, величайшим источником устойчивости к шоку, тревоге и горю вторжения является всеобщее желание жить. Она повторила это несколько раз и засмеялась, когда я, наконец, понял, к чему она клонит: двойной смысл фразы «Все хотят жить». Каждый хочет выжить; но даже в военное время, особенно в военное время, возникает желание выйти за рамки простого существования, до такой степени, что вы почувствуете, что у вас есть жизнь.

Здесь проводятся вечеринки, ужины, пикники, спектакли, конференции, концерты. Пока я был в городе, тысячи людей пришли на ежегодную книжную ярмарку в бывшем киевском арсенале. Прилавки рынка завалены вишней и кусками местной телятины по 4 фунта за килограмм. Комендантский час начинается с полуночи до шести, а поскольку персоналу ресторана нужно время, чтобы привести себя в порядок и вернуться домой, ночная жизнь начинает закрываться вскоре после девяти. После одиннадцати улицы заполняются людьми, спешащими домой. Михаил Дубинянский, обозреватель «Украинской правды», описывает город как Париж во время Первой мировой войны, на какое-то время почти в пределах досягаемости захватчиков, прежде чем линия фронта отойдет дальше, но не исчезнет полностью. Он цитирует описание Парижа в 1915 году русским поэтом Максом Волошиным, уроженцем Киева:

Перед битвой на Марне оно видело потоки беженцев и проходило сотни тысяч солдат, несколько ночей не спало в ожидании топота копыт немецкой кавалерии, потом успокоилось и свыклось с мыслью, что немцы восемьдесят километров отсюда. Жизнь встала на ноги и приспособилась к новым обстоятельствам.

«Мы можем время от времени забывать о войне, — продолжал он, — но война время от времени будет напоминать нам о своем существовании».

То, что может показаться отклонением от войны, часто оказывается предметом войны или пересекается с войной. Я ходил на концерт в Украинский дом, в конце Крещатика, обращенном к Днепру, где большая магистраль расходится, налево к старому портовому району, прямо к правительственному кварталу, прямо к паркам, украшающим откос, вниз к реке. . Самый короткий маршрут такси провёл меня мимо общедоступных достопримечательностей: Золотых ворот, Софийского собора и Михайловского монастыря. Перед монастырем, перед бело-голубыми стенами, такими, какими мог бы заморозить кондитер, протащили и выстроили эскадрон кастрированных русских доспехов, чтобы все могли увидеть и потрогать, поверить в унижение Владимира Путина. Есть танки, огромная самоходная гаубица и бронетранспортеры, в сгоревшие внутренности которых все заглядывают, чтобы посмотреть, не оставили ли их обитатели что-то от себя. Халки одновременно тревожны и нелепы, от них пахнет смертью и высокомерием. Огромные стальные плиты все еще кажутся неразрушимыми, и тем не менее они разрушены.